Соловецкий паломник

С Соловецких островов катер направлялся на Большую Землю. Вода была светлее предгрозового неба. Белые пятна монастырей, пристань, силуэты монахов в черных рясах становились все меньше. Казалось, что остров парил в воде. А может быть, просто тонул в штормовом небе...

Усилился ветер, начинался шторм, паломники скрылись в трюме. Я осталась на палубе вдвоем с человеком лет пятидесяти.

- Уезжать не хочется, - прервала я затянувшееся молчание. Сказала вполне абстрактно. Остаться на Соловках мне как-то в голову не приходило.
- Нельзя мне...

Я вздрогнула. Какой у него резкий голос! Собралась в трюм, но передумала - жаль было пропустить закат над штормовым морем. Да и вряд ли стоило рассчитывать на продолжение разговора - все десять дней нашего паломничества этот человек ни с кем не разговаривал.

Но я ошиблась.

- Я убил свою мать...

Хорошенькое начало! Зачем мне его исповедь? Я подыскивала предлог, чтобы уйти. Но осталась.

- Понимаете, говорю и сам себе не верю. Но это так. Убил, не убивая. Это еще хуже. Жить то как?
...Я ведь никого не любил кроме нее. Нет. Не правда. Любил. Но не так. Болезненно. По-детски. Она меня... душила.

Он говорил почти бессвязно. Я не переспрашивала.

- Не знаю, как получилось. В последние годы она болела. Перенесла инфаркт и с той поры не выходила из дому. А я впервые ночевал вне дома. В общем, утром, когда я вернулся домой, она была уже в коме. Когда ей стало плохо, меня рядом не было. Вот как. Спасти ее не удалось. Я просто был не в себе. Вы не поверите, но на пятидесятом году своей жизни я впервые ночевал у женщины. Ступор какой-то. Знал, что должен уйти и не мог.
- И про мать не вспомнили?
- Все время думал о ней. Мысли путались. Я был со Светой. Ее Светой звали... думал о матери, а видел только ее. Обнимал ее... наваждение ... а время шло , а я все не мог уйти.

Он замолчал.

- Понимаю, чудовищно... эта мысль приходила ко мне с детства. С детства я мечтал, чтобы мать исчезла из моей жизни. Нет, не так, как произошло. А просто... куда-нибудь... Уехала бы в другую страну. Однажды, когда отец был еще жив, и они с матерью отправились в отпуск без меня, оставили меня бабушке, я думал - вдруг самолет разобьется? И сам пугался, как я мог так думать?

Он смотрел на удаляющийся монастырь.

- Когда мне было пять лет, от нас ушел отец. Мы так и прожили вдвоем: я и мать. Всегда она относилась ко мне как к пятилетнему. У нее больше никого не было. Играла со мной. Школьных друзей у меня не было. Она и была мне другом. Мать. У меня толком не было профессии. Я рисовал. И сейчас рисую. Продаю картины. У меня и жилья своего не было. Однокомнатная квартира на двоих. С матерью. Так что жену привести мне было некуда. Мать привыкла жить вдвоем со мной, мы просто не представляли, как может быть иначе. Куда бы я ни поехал, я обязательно звонил маме, а домой возвращался не позже десяти. Я сначала боялся ее. Любил? Конечно. Потом - жалел. Она твердила , что я похож на отца...
А знаете, она ведь была несчастлива. Он был старше ее, крепкий. Да просто красивый. Красивый. Большой. Высокого роста, молчаливый, иногда резкий. Вот так, резко и ушел. Молча. Почему?
Я помню, как мать смотрела на него. Помню. Неделями молчит, а в глазах светлячок. А потом вдруг сорвется. Боялась потерять? Он уходил на дежурства на несколько дней. Испытывал самолеты. Она ждала.
Только теперь понял, как сходят с ума . Когда от тебя уже ничего. Ничего не сделаешь, ничего не зависит. И ничего нельзя изменить. Нужно ждать... тогда... тогда она меня баловала... а я капризничал. Пожалуй... она была счастлива... очень... десять лет. Что у них произошло с отцом? Невозможно вместе... невозможно врозь...
...Да, мне некуда было привести жену. Мать прямо не запрещала мне жениться. Но сколько себя помню, она пугала меня. Считала, что меня не приспособленным к жизни. Говорила, что женщина мне нужна несовременная. Честная, верная. Таких, по мнению мамы, уже не было. В общем, я боялся женщин. Когда мне было лет тридцать, вы знаете, я влюбился. Впервые...

Я поймала себя на мысли - а ведь мой собеседник говорил не со мной. С кем-то... потерянным...

- Настя была студенткой, приехала из Вологды. Жила в общежитии. Помните, какое лето было в 74-м?... Необыкновенное. Мы гуляли, целовались на последнем ряду в "Иллюзионе". Ездили в Архангельское. Там я ее рисовал. Как-то она позвонила, когда меня не было дома, и мать сказала, что я ей не пара. Я впервые поссорился с матерью, заявил, что женюсь на Насте и перееду к ней в общежитие. Мать тогда слегла, и я не пришел в назначенный день подавать заявку в ЗАГС. Теперь я грешным делом думаю, а не преувеличила ли мать свою болезнь?

Он долго молчал. Смеркалось. Катер начал разворот.

- А дальше? Вы сказали, ее звали Светой?
- Светой... невероятно это... моя бывшая ученица... на двадцать лет моложе меня. Когда она была школьницей, я учил ее рисунку, грунтовке, перспективе, учил класть правильно краски... Это было начало восьмидесятых... школьница... что может между нами быть? Я ее просто боялся, хотя она смотрела на меня всегда... как-то... я не разбираюсь в женском кокетстве, но... мне казалось... что еще тогда я ей нравился. А спустя двенадцать лет встретил ее на выставке... в мае. Ее родители были за границей, и она пригласила меня домой. Три месяца почти мы встречались. А я все думал - закончится лето, что дальше? Ее родители вернутся, и нам опять... целоваться в "Иллюзионе"? Вот как... в июне мне исполнилось пятьдесят, а я впервые остался с девушкой наедине. Понимаете? Пятьдесят... Света была моей первой женщиной. Я постоянно думал, только бы мама не узнала о наших встречах...
- Она узнала? - Катер вот-вот должен был пристать к берегу, и я боялась, что собеседник не успеет договорить.
- Мать случайно подслушала наш телефонный разговор. Она что-то стала говорить про Свету, не помню точно. Унизила ее. А ведь я был у нее первым. И она у меня. Вечером я ушел из дому...
- К ней?
- Да. Выпили вина. Включили магнитофон. Вивальди, скрипичный концерт ре минор. Я ... заплакал: почему, почему я не имею право на личную жизнь, черт возьми! Вернутся родители Светы, и что дальше? Опять - больная мать, и я у нее постели...

...Долг? Господи. Ну, конечно. В общем, я опять подумал, вот если бы мать переселилась жить куда-нибудь... в другую страну. Все равно куда. Лишь бы не мешала. Мы бы навещали ее. Минута шла за минутой, час за часом, а я все обнимал Свету, не мог отпустить ее, не решался дать себе короткий приказ - встань, оденься, вернись домой. Тянул время, понимая, что совершаю преступление, и ничего сделать с собой не мог. Обнимал Свету. Ступор какой-то. Когда я вернулся домой, мать была уже в коме. Больное сердце...

...Я пришел утром и увидел мать в коме. Вызвал скорую. Пока машина ехала, потерял чувство реальности. Мне казалось, что мать не лежит сейчас в постели, пошла на кухню, чтобы принести мне чай с вареньем, что она снова молодая, что мы сейчас будем играть с ней. Потом она учила меня читать, как тогда, еще до школы, когда я читал сказку, и она гладила меня по голове. У нее была легкая рука. Нежная...

... А скорая все не ехала. Я вдруг поверил, что если они приедут в ближайшие пятнадцать минут, то спасут мать. Я хотел только этого. Нет, они ее не спасли. И не могли уже...

Мне хотелось спросить про Свету, но он замолчал, и я решила, что исповедь окончена...

- А ведь мать все-таки разлучила нас со Светой. Света ушла от меня после случившегося. Правильно. Зачем ей такое? Она-то ничего не знала про мою мать. Так вот и живу один. Погорелец...

Когда катер причалил, было темно.

Виолетта Баша. Соловки, 2004