"Монастырь — крепость — весь какой-то облезлый, очень неприятный, несмотря на свой исторический и археологический интерес. Мне что-то и смотреть на него не хочется."
( о. Павел Флоренский.
Соловки. 1934 )
На вопросы редакции журнала «Знание — сила» отвечает доктор филологических наук, профессор Лидия Спиридонова. Ниже приведены две цитаты из интервью проф. Спиридоновой, касающиеся пребывания Максима Горького на Соловках.
— Первый приезд, как говорилось выше, — «визит наблюдателя». В 1929 году Горький прибыл на родину уже не как наблюдатель, а как активный работник, связанный множеством важных дел. Газета «Правда» 29 марта 1928 опубликовала статью Бухарина «Чего мы хотим от Горького», где говорилось, что писатель создаст большие произведения о советской действительности. Ему предстояло отработать...
В 1929 году Горького отправили на Соловки, он согласился на «игру», которую затеяли с ним Сталин и его окружение, в первую очередь, Ягода, но, согласившись на нее, писатель всегда играл по своим правилам. Соловки являлись «болевой точкой». Западная пресса возмущалась, что туда даже детей ссылают. Горький признавался: «Я был поставлен в такие условия, что не поехать не мог». Он выполнял поручение, но желал и собственными глазами увидеть, что происходит на Соловках. Советским руководителям хотелось, чтобы Горький не просто посмотрел, а опроверг ложь, которую, как они считали, пишут за рубежом.
Он поехал. Есть воспоминания людей, бежавших с Соловков и опубликовавших свои воспоминания за рубежом, то есть этим авторам можно доверять. Конечно, Горькому не показывали лагерный ад, например, карцер. Ему демонстрировали «товар лицом» — в вычищенных палатах сидели заключенные и читали прессу.
— Да, и Горький перевернул эту газету правильной стороной, то есть все прекрасно понимал. Детский приемник также был ухожен. Писателя повели в театр, об этом рассказывают мемуары В.С. Свешникова, совершившего побег из Соловков, и называвшего Горького «хмурым стариком». В первом антракте писателя вроде никто не сопровождал, заключенные бросились к нему и передавали жалобы. А во втором антракте он уже был окружен охранниками, но, как пишет Свешников, встал спиной, руки завел назад и перехватывал записки, которые ему поспешно протягивали. Алексей Максимович собрал эти бумаги в чемодан, вскоре украденный. В других воспоминаниях говорится: первое, что сделал «хмурый старик», вступив на соловецкую землю, — поцеловал руку священнику.
Поездка стала для Горького серьезным испытанием. После возвращения он вошел в комиссию по Соловкам и добился увольнения начальника лагеря Федора Эйхманса, отличавшегося исключительной жестокостью, бывшего латышского стрелка, впоследствии, в 1938 году, расстрелянного. На его место поставили, как писал Солженицын, «либерального Владимира Зарина». В январе 1932 года по ходатайству Горького получила освобождение историк религии Юлия Данзас, потомок секунданта Пушкина. При содействии Алексея Максимовича она эмигрировала из СССР.
Горький написал о Соловках очерк, где отсутствуют какие-либо восхваления чекистов. Имеется его письмо Ягоде, где он замечает: «Я должен извиниться за этот очерк, так как у меня же все материалы пропали, и должен был писать по памяти». Невестка писателя, Надежда, вспоминала, что чемодан похитили, а затем подбросили, но вместо бумаг в нем находились лишь неизвестно кому принадлежавшие старые сапоги. Переписка с Ягодой опубликована, можно перечитать и очерк. Там автор восхищается питомником черно-бурых лисиц, театром, который посетил, и издававшейся в лагере газетой.
Прим.Редакции: Формально проф. Спиридонова права - Горький действительно не упоминал в очерке чекистов, пару раз спросив только о "начальстве". Но по сути, расхваливая все, что сделано в концлагере, Горький именно восхваливал чекистов. Это подтвержает и прямой свидетель, бывший соловецкий зэк, академик Дмитрий Лихачев: ""...я видел Горького в Соловецком лагере и отлично знаю, что он видел, что там происходит... однако, вернувшись в Москву, в 1930 году в журнале "Наши достижения" (!) он опубликовал восторженный очерк о соловецких чекистах..." Заметим, что опубликовал Горький очерк, находясь уже в солнечной Италии.
После этого его отношение к советской власти стало меняться. Горький испытывал чувство досады, что его начинают бессовестно использовать. Особенно преуспел Ягода: заказал писателю пьесу для чекистского театра «Сомов и другие». Произведение ни разу не ставилось, Горький его никогда не печатал. Требовали материалы для журнала «Пограничник», статьи о вредителях и тому подобное. Мое личное мнение — в 1930-м он вообще не приезжал в Советский Союз, так как этот год отмечен целым рядом политических процессов: «Промпартии», «Трудовой крестьянской партии», «Сорока восьми организаторов пищевого голода» и других. Горький знал, что процессы предстоят, потому что Ягода его снабжал соответствующими материалами, иногда посылал собственноручные признания заключенных, чтобы он убедился в существовании вредителей. И писатель, с одной стороны, верил, что усиливается классовая борьба, и враги народа представляют опасность. С другой стороны, он узнал многое от Юлии Данзас. Горький неоднократно беседовал с профессором Петром Осадчим, с которым был давно знаком. На суде по «Шахтинскому делу» в 1928 году Осадчий выступал в качестве общественного обвинителя, а два года спустя, на процессе «Промпартии», уже являлся обвиняемым. Алексей Максимович полагал, что его самого могут использовать на этих судилищах в каком-то качестве, поэтому и ссылался на нездоровье, на необходимость писать «Жизнь Клима Самгина».
В 1929 году он уехал 23 октября, а приехал только 14 мая 1931-го — то есть более полутора лет вообще не посещал СССР. (Лидия Спиридонова. М.Горький — жизнь в СССР. В Сб. Музей как лицо эпохи. Изд-во АНО «Редакция журнала «Знание — сила», Москва, 400 С. ISBN 978-5-9500410-5-1. 2018.)
Поделиться в социальных сетях