Пертоминский концлагерь - предшественник СЛОНа

Пертоминский концлагерь - преддверие Соловков

До 1922 года Холмогоры (Холмогоры на Двине, в 46 милях к юго-западу от Архангельска) и Пертоминск выполняли функцию, которая сейчас возложена на Соловки [...] Концлагеря в Холмогорах и Пертоминске были созданы советским правительством в конце 1919 г. Люди направлялись туда из всех уголков России и должны были жить в наскоро выстроенных бараках. Это были никогда не отапливаемые, даже в самую сильную зимнюю стужу, помещения...

Условия жизни в прежних лагерях

Заключенным выдавался следующий паек: одна картофелина на завтрак, картофельные очистки, сваренные в воде, на обед и одна картофелина на ужин. Ни кусочка хлеба, ни унции сахара, не говоря уже о мясе или масле. И эти люди, доведенные муками голода до отчаяния, поедали кору на деревьях. Они вынуждены были из-за пыток и расстрелов соглашаться выполнять самую тяжелую работу: корчевать пни, работать в каменоломнях, сплавлять лес. Им было категорически запрещено переписываться со своими родными или получать от них посылки с едой или одеждой. Все письма уничтожались. А пища и прочее пожирались и использовались лагерной охраной.

... Высшее начальство в этих лагерях назначалось Москвой и исполняло предписания, полученные оттуда. Средний и низший персонал состоял из арестованных чекистов, которые были сосланы по причине слишком очевидного грабежа, взяточничества, пьянства и других нарушений. Эти ребята, потеряв выгодные должности в Чрезвычайных комиссиях центральной России, свою неимоверную злость с неописуемой жестокостью вымещали на лагерных заключенных.

Помощник коменданта в Холмогорах поляк Квициньский был особенно свиреп. Этот палач-садист имеет на своей совести ужасы так называемого «Белого дома» в окружностях Холмогор.

Массовые потопления - правда очевидцев или легенда о барже

Палачи в Холмогорах и Пертоминске прибегали и к другому способу уничтожения заключенных — они их топили. Из всего множества случаев, мне известных, я остановлюсь на следующих. В 1921 году четыре тысячи бывших офицеров и солдат армии Врангеля были погружены на баржу, и это судно чекисты потопили в устье Двины. Те, которые были еще в состоянии удержаться на поверхности воды, были расстреляны.

В 1922 году несколько барж загрузили заключенными, которых потопили в Двине прямо на глазах у всех. Несчастные пассажиры с других, непотопленных барж, среди которых было много женщин, были высажены на одном из островов около Холмогор и расстреляны из пулеметов прямо с барж.

Массовые убийства на этом острове продолжались довольно долго. Как и «Белый дом», он был завален трупами. Тех, кто избежал расстрела, охотящиеся за смертью чекисты уничтожали непосильным трудом. Заключенным полагается упомянутый уже паек, а среди них были старики и женщины, которые работали по 12 часов. Считалось большой удачей найти гнилой картофель в поле, он прямо сырым с жадностью поедался на месте. Когда чекисты заметили, что местные жители (саами, зыряне, самоеды) бросали хлеб в толпу заключенных, когда те проходили мимо их хижин, они стали водить их на работу иным маршрутом, через густой лес и болота. Если новоприбывший заключенный был прилично одет, его тут же расстреливали для того, чтобы поскорее забрать одежду.

Чекист Фельдман и его "следственная" комиссия

Ранним летом 1922 года матрос из Кронштадта, который, к счастью, остался жив, бежал из холмогорского лагеря. Ему удалось добраться до Москвы, где он, используя старые связи, добился приема во ВЦИКе и сказал Калинину: «Делайте со мной, что хотите, но обратите внимание на те ужасы, которые творятся в советских лагерях». А к этому времени чекисты уже уничтожили 90% всех заключенных. «Человеколюбие» коммунистов было доказано с полной очевидностью, и ВЦИК, сменив гнев на милость, снисходительно выслушал мольбы беглого матроса.

В конце июля из Москвы в Холмогоры была направлена комиссия для инспекции лагеря. Ее представителем стал некий Фельдман. Сам Фельдман не сумел скрыть своего ужаса от того, что он увидел и услышал в этих местах. Он расстрелял коменданта лагеря, а его помощников и прочий персонал направил в Москву, якобы для расследования. Но, однако, все чекисты были помилованы и получили ответственные должности в учреждениях ГПУ в южной России.

Полностью осознавая, что и «Белый дом», и десятки тысяч его трупов были грузом на совести Москвы, Фельдману пришлось уничтожить все следы того, что там произошло. Поэтому он распорядился сжечь все. Комиссия Фельдмана была уполномочена ВЦИКом амнистировать заключенных в обоих лагерях, и только обычные уголовники (шпана) получили свободу. Никто из контрреволюционеров не был амнистирован.

В августе 1922 года оставшихся контрреволюционеров под надежной охраной перевели по р. Кеми из Пертоминска и Холмогор на Соловецкие острова". (Мальсагов Созерко. Адские острова: Советская тюрьма на Дальнем Севере. Пер. с англ. Ш.Яндиева ; предисл. В.Г.Танкиева ; вступ. ст. М. Абсаметова. Нальчик: Издат. центр "Эль-фа", 1996).

Вот когда каторга была!

"А на нарах Гуляй про каторжное соловецкое начало рассказывает. Рассказывать он может каждый вечер. Все про одно и то же. Но слушатели привыкли не перебивать, хотя все уже давно знают, как проходил Кузьма Гуляй соловецкие пороги — Холмогоры и Пертоминск в невеселом 1923 году. Не тем путем шел Гуляй, которым бегут сейчас из матушки — Москвы на Соловки густо груяженные арестантские вагоны. Не сразу на Кему — станцию подслеповатую, на пароход соловецкий.

Выкладывает Гуляй обрывочки из памяти своей гулялой.

Холмогоры... Съезжая изба... А на Кузьму Гуляя — ни шестнадцатым веком не дохнет, бывало, когда хмурыми неделями выжидал он отправки на Соловки. И не придет ему, бывало, в голову, что где-то тут самая родина Михаилы Ломоносова. Даже ни разу не подумал о таком Гуляй. И никто не сказал ему и не объяснил по-настоящему, кто такой был Ломоносов...

И казались тогда Гуляю Соловки таким местечком заветный, что придешь только к этому месту — и все, как рукой снимет. И голодовки подорожные, и злющий глаз товарища Аргольского, которого ленинградская чека убрала с глаз долой, и который выплывал со своим обозленным горлом и кулаками на унылых путевых этапах.

Глаз, как у протухшей от злости рыбы. Про человека с рачьим глазом одни рассказы остались, донесенные пертоминскими «стариками» до Соловков. Рассказы только. Самого Аргольского уже нет: "— Судебной коллегией ОГПУ приговорен к высшей мере наказания... Приговор приведен в исполнение."

Не нужно теперь тяжко-клеймящего слова над этим человеческим концом... У шпаны нет ненависти к врагу, уже «пущенному в расход».

Тихим монотонным говором высказывает Гуляй свои недоговоренные пертоминские мысли. То, что его глаза видели и запомнили тогда в тоскливые пертоминские дни. А заметили они и заметенные снегами болота, и придорожные овраги, и белые стены пертоминского монастыря, выросшие, вдруг, из темной зелени леса. И песня запомнилась, лязгающая колючим прошлым, пертоминская

А кого из нас не станет — Тому обратно не пройти...

Затянул Гуляй вполголоса «пертоминскую». Старики вполголоса подначили. Притих молодняк на нарах. Кто-то со двора вошел холодный, заметенный, будто с пертоминских дорог вдруг ворвавшийся в отдыхающую вечернюю соловецкую роту.
— Опять что-ли, завихрило на дворе? Вот так и тогда вихрило нас... И конца-краю дорогам тем не видели... Пустил Гуляй стрелку сквозь зубы и докончил: — Вот когда каторга была! Лютая... А мы тут скулим..." (Литвин Николай. Зима во льдах. IX. До Мадрида 5580 верст. Журнал «Соловецкие острова», N4, Соловки. 1926.)