О Неизвестном поэте Соловецкого концлагеря

Вечный огонь соловецкого костра горит в память о Неизвестном поэте Соловецкого концлагеря

В женском отделении Голгофского скита Соловецкого концлагеря "...начинается концертное отделение. Гулкий колокол бьет одиннадцать. В липком звоне эхо умершей старины, того, чего не будет. Молодой малый с грустным лицом неуклюже стоит на сцене и поет о том, что есть:

Неизвестный поэт Соловецкого концлагеря

Полюбил всей душой Маргариту,
Все капризы ее исполнял,
А она мне певала романсы,
Ими душу свою заполнял.

Покупал я ей все, что ни спросит,
Если это не сверх моих сил:
С бриллиантами кольца, браслеты,
В честь любви это я приносил.

Вот однажды она попросила,
Что-то вроде волшебственных грез,
Чтоб купил для нее диадему
Из алмаза и жемчуга слез.

Хотя стоит она крупных денег,
Маргарите не мог отказать.
У отца просил денег, он не дал –
Я решился идти воровать.

Теперь каждый меня презирает,
Как и раньше меня всяк любил,
За девицу-красу Маргариту,
Свою юность в тюрьме загубил.

Анзерские "девицы-красы Маргариты" кусают губки. Они явно сочувствуют горю молодого человека и, несомненно, заснут сегодня ночью с чем-то вроде "волшебственных грез". А на завтра... На завтра... Зазвонит колокол поверки, и начнется суетный трудовой день. Спектакль кончился. В воздухе сырость предутрия. Озеро взялось за свою ночную прялку тумана.

Захлопываются двери культа. В Анзере пусто. Пусто и тихо. Лес застыл в ночном безмолвии. В маленьком домике дежурного надзирателя курносый телефонист высунул мордочку в окно. Он мечтает. А завтра...

Завтра зазвонит колокол поверки, и начнется суетный трудовой день, застучат молотки, заноют пилы, зазвенят бубенцы коров – завтра в пять часов лагерь принудительных работ вступит в свои права." (Цвибельфиш. На острове на Анзере. Журнал "Соловецкие острова", №7, 07.1926. С.3-9).

Автор соловецкой песни неизвестен

"Находился здесь Сергей Степанченко, кажется, бывший губернатор города Пскова... получил срок пять лет и попал в один из первых лагерей СССР — Красную Вишеру, недалеко от Соликамска... Бежал оттуда, поймали, отправили на Соловки, где царствовал знаменитый палач Соловков по фамилии Курилко... Многие не выдерживали и умирали... Имели место убийства и издевательства со стороны охраны. Об этом сложили песню:

О, Москва, Москва, Москва, Москва,
Сколько ты нам горя принесла:
Все судимости открыла,
Соловками наградила,
Ах, зачем нас мама родила!

Там вдали стоит Секир-гора,
Где зарыты многие тела,
Ветер буйный там гуляет,
Мама родная не знает,
Где сынок, зарытый навсегда.

А всему свидетель — темный лес.
Сколько там творилося чудес!
На пеньки нас становили,
Раздевали и лупили,
А начальник говорил: "Подлец!"

Но Степанченко выжил — он был крепкий, сильный, мужественный человек. С Соловков в начале 30-х годов он попал в Горшорлаг в районе Кемерово, там строился тракт..." (Якир Петр. Детство в тюрьме: Мемуары Петра Якира. Авт. предисл. Ю. Телесин. Лондон: Macmillan, 1972.152 с.)

Фольклор Соловков

"С Соловецких островов мне удалось вывезти две тетради. Вернее, одну тетрадь я передал через отца. Он у меня был смелый человек: не только добился свидания со мной, приехал в Соловецкий лагерь, но и взялся вывезти на волю мою тетрадь, рискуя получить за это срок. Вторую тетрадь я вывез сам уже с Беломорско-Балтийского канала, куда был переведен с Соловков. На канале я был железнодорожным диспетчером и освобождался в 1932 году без всякого обыска. В этой второй тетради было немало записей лагерного фольклора.

Разумеется, заключенным, которые были на общих работах в лесу, на торфяных разработках, в этих ужасных условиях было не до фольклора. Спрашивать их об этом было нелепо, даже кощунственно. Фольклор Соловков существовал только в пределах самого монастыря, где были более сносные условия в силу показухи, или, как говорили зэки, "туфты", которую устраивало начальство для гостей. Прежде всего, это были песни. Песни разные. Вроде такой:

В Фонарном переулке труп убитого нашли.
Он был в кожаной тужурке с большой раной на груди...
Он лежит и не дышит на холодной земле.
Двадцать девять ран имеет на усталой голове...

Далее, в форме баллады разворачивается драматический сюжет гибели героя. Это пример воровского фольклора царских тюрем и ссылок, который еще существовал на Соловках в конце 20-х годов.

Бытовали песни литературного происхождения, исполнявшиеся популярными в те годы певцами и, в первую очередь, Леонидом Утесовым: "Гоп со смыком это буду я...", "Мы со Пскова два громилы..."

Немало песен, куплетов, частушек появилось непосредственно на Соловках. Их рождение связано, прежде всего, с именем Бориса Глубоковского.

Борис Глубоковский, в прошлом актер театра Таирова, развернул на Соловках бурную деятельность. Он возглавлял журнал "Соловецкие острова", лагерный театр, поставил замечательный спектакль "Соловецкое обозрение", для которого написал десятки текстов на мелодии из оперетты "Жрица огня": "Соловки открыл монах Савватий, Был наш остров нелюдим и пуст..."

"Соловецкое обозрение" продолжалось более 3 часов и завершалось финальной песней "Соловецкие огоньки", которую заключенные пели в темноте с фонариками в руках:

Соблюдая кодекс трудовой,
Охраняет нас милый конвой,
И гоняет с зари до зари
Нас с высокой Секирной горы...

Песни, звучавшие в спектакле, были иронические, высмеивающие намерения начальства изобразить лагерь как исправительное заведение, ставившее цель перевоспитать заключенных: "И от нежной, душистой трески Соловчане не знают тоски..."

А заканчивалось представление тем, что

Когда-нибудь снежной зимой
Мы сберемся веселой толпой,
И начнут вспоминать старики
Соловки, Соловки, Соловки.

"Соловецкие огоньки" вышли за пределы лагеря, их пели и в Петрограде, и в Москве, помнили, спустя десятилетия, после освобождения. Мелодия песни была оригинальной. В лагере были и музыканты: талантливый петроградский дирижер и композитор Вальберт, музыковед из Тифлиса армянин Ананве.

На той же сцене соловецкого театра исполнялись частушки, тоже иронически-насмешливого тона:

Соловки на Белом море,
Пароход, Нева.
Там грузят одни баланы
И пилят дрова.
Музыка и спорт. Чем же не курорт?

"Курортные" условия Соловецкого лагеря были прекрасно известны тем, кого на этот "курорт" отправили не по своей воле, и встречались частушки зэками грустной ухмылкой. Поэты Шепчинский и Юрий Казарновский писали стихотворные пародии. Они были напечатаны в "Соловецких островах" и частично перепечатаны в наши дни Е.Евтушенко в "Огоньке".

Смех, веселые куплеты, пародии, частушки в тех тяжелейших условиях были очень нужны: они успокаивали психологически, давали силы, многих возвращали к жизни..." (Дмитрий Лихачев. О Соловках 1928-1931 г.г. "Место под нарами")

Наивная блатная песня несчастных обитателей соловецкого женского барака

"...Приходила Лада Могилянская, спевшая нам песню, подхваченную ею в женбараке... Пелась эта песнь на мотив «Позабыт, позаброшен».

Стоит фраер на фасоне 
И вся ряжка в муке. 
Ион у сером балахоне 
И у сером колпаке.  
Мы к нему эта подходим, 
Говорим: «Как вас звать?»  
И у комнату заводим,  
Чтоб девчонок показать.  
Увидал это Марфушку,  
Побелел, точно мел, ...  
(забыл строку)... 
И конечно запел: 
«Ах вы, милая Марфуша, 
Накажи меня Бог, 
Положу свою душу  
Я у ваших милых ног.  
Без любовной отрады  
Невозможно прожить» ... 
(забыл) ... 
А она на него скесит. 
Говорит: «Ги, ги, ги!»  
И то голову повесит,  
То глазами на вкруги.  
«Не могу я быть вашей, 
Вашей верной женой.  
Меня любит черный Саша  
И Володя, боже ж мой! 
Они храбрые парнишки  
И нас с вами найдут:  
Вам повыпустят кишки, 
Мене морду набьют.  
На мою на могилку  
Да никто не придет,  
Только ранней весною  
Соловей пропоет!»

(Лихачев Дмитрий. Книга беспокойств. Статьи, беседы, воспоминания. М.: Новости, 1991 г.)