"Россия тридцать лет живет в тюрьме
На Соловках или на Колыме
И лишь на Колыме и Соловках
Россия та, что будет жить в веках..."
( Георгий Иванов, 1949 )
"Лет этак двадцать назад, в середине семидесятых, в Киеве возникло сообщество молодых поэтов, музыкантов, любителей культуры и искусства, независимых интеллектуалов.
Лишенные возможностей какой-либо иной самореализации, они составили ядро полуподпольного клуба авторской песни. Одним из его лидеров сразу стал Дмитрий Кимельфельд.
Старики пророчат крах Империи – Может, так и есть – поди проверь! Маленковы были, были берии... Ну, скажи, чья очередь теперь?.. • • • Волчья ягода, волчья ягода Зреет на Руси спокон веков... И гуляет только ветер-ябеда От колымских рвов до Соловков. • • • Небеса полны густыми звонами. В них святые с грешными – равны. Ну, а тот, кто правил миллионами, У Кремлевской сладко спит стены... • • • Пусть на сотню лет мудрее стали мы, Но кладбищ – хоть землю ими мерь... Были Ворошиловы и Сталины Ну, скажи, чья очередь теперь?.. (из цикла "Эмиграция")
Еще до выхода на сцену с первого взгляда становилось ясно, что Дима талантлив чрезвычайно. Он был ярок в любом проявлении. Обаятельнейшая улыбка, царственная стать, элегантная парадоксальность мышления, умение любой пустячок мгновенно превратить в стихи или в комичную мизансцену делали его совершенно неотразимым. Первые же его песни, написанные вместе с Валерием Сергеевым: «Трудно быть Богом», «Графиня», «Эх, запад» — разлетелись не только по Киеву, но и по всему Союзу. В своих стихах он был то тихим, проникновенным лириком, то блистательным сатириком. Его циклы песен «Полуинтеллигенты», «Спортлото», «Карта мира» пелись в Одессе и в Москве, в Куйбышеве и где-нибудь на Сахалине — заметьте, без всякой «раскрутки» в виде ТВ и радио. Дима, чуть ли не единственный из песенных авторов, позволял себе роскошь виртуозного жонглирования рифмами, образами, эзоповскими подтекстами — чего почти напрочь лишены нынешние т.н. «тексты для песен». (Анатолий Лемыш . Звезда и бегство Дмитрия Кимельфельда. «Зеркало недели» №21, Киев, 24.05.1997)
Независимо от отнесенности стихов к категориям «смешное – грустное», зрелый Кимельфельд, мастер подробностей, пробует слова на вкус, испытывает их на невероятность сочетаний («по усам текли мгновенья, да, видать, не пригубил...», «тьма густеет, сахарится, как варенье, налипает на ладони мокрых листьев...»). Он – поэт яркий, свободно плавающий в литературном море, откровенно цитатный – без закавычивания хрестоматийного. «Другая жизнь и берег дальний», «ужасный век, ужасные сердца!», «в жилах кровь, а не водица», «мне нужно на кого-нибудь молиться» расплавлены в его поэтических текстах, как в самом воздухе нашего существования. Если же говорить о его серьезной лирике отдельно, то поневоле окажешься перед загадкой: в самом деле, как сумел разудалый хохмач, записной весельчак с его зубоскальством и «наслажденьем вечным, как Рим», сотворить колдовское «И такая тишина в саду латунном...» («Вечереет. В доме тишь и запустенье...»)? Из каких глубин сознания, уже отогретого израильским солнышком, вдруг пробились жесткие строки «Детей зимы»? Налицо, как сказали бы в недавние не безумно счастливые времена, «выраженная гражданская позиция автора». Это уже критерии скрижальные: надо соответствовать! Однако на угрожающее от веку «поэтом можешь ты не быть...» Кимельфельд отвечает прозрачной, почти акварельной картиной, смехом сквозь светлые слезы, который проникает в сердце куда глубже, чем иная тяжелая, набычившаяся «хражданственность» Гершгорин Белла. В ст. "Хорошо, что пока я не нужен в раю...", 10.04.2003
Поделиться в социальных сетях